Златень убирал мир горячим светом солнца и сытым стрекотом птиц да жучков всяких. Но то на равнинах, не укрытых лесом, было бы жарко, здесь же, под сенью деревьев, уже в пререлесках еще не Темнолесья было душно. И нет-нет да замирали все звуки: осторожно, напряженно твари лесные вслушивались  - от того пора их будет подольше, коль здесь, на окраине колдовской землицы, ухо востро да зубы острыми держать.
Остромира путь держала южнее - ей туда, за окоём землицы, уходящей в морскую синь. Ей так снилось, так на сердце тяжело становилось, уже с луну, а спорить с чутьем своим, коль колдунья, глупо.
И пришлось в путь податься. Сколько уже, за век свой долгий, троп исхожено да обувки истоптано? Палица вон в руках крепкая, касаниями дланей гладенькая, а когда-то сухая за шершавая была. Подол платья пропыленный, платок, на голову и плечи, от клеща да иной мошкары накинутый, повыцвел, истончился. Никогда за убранством не следила, не до того.
Сегодня Мира хотела пройти, до темноты, путь до одного старого межевого камня, а там, если память не подводила, в перелеске ручей и место доброе, можно на ночь стать. Судя по солнцу, перемигивающемуся из-за листвы в кронах деревьев, она успевала по намеченному пройти.
Судя по слишком глубокой тишине леса - нет.
А потом затрещало.
Вспорхнули от дальних крон птицы, вороньё; где-то прыгнул в сторону с тропы зверь покрупнее - лиса ли или волк молодой; совсем неподалеку сахнулась в сторону косуля, доселе любопытно прядающая ушами в сторону идущего человека. В этом краю люд не часто бродит.
А уж так, чтобы бежали...
А кто-то бежал Остромире навстречу.
Вот только колдунья ни с кем, вот так, встречаться не желала, а потому, возведя, раздраженно, поперед себя палицей по землице черту "Да чтоб тебе с ног сбиться", сошла на траву и в тень молоденького вяза, прижимаясь плечами к стволу. Приготовилась ждать, щуря глаза как кошка, которой сон перебили. Пускай перевести дух, став постоять, тоже дело, вот только бы беды не вышло.
Да где беда, коли рядом колдовская сила? От кого беда?

Коль охота, то зверь же где? Коль погоня, то всяк не туда бежит - мимо неё никто супротив не являлся. Остромира стояла в тени, смотрела, смотрела немигаючи, как из-за деревьев, по тропе старой, по тропе видавшей всякое, несется конь, которому иные не чета, да не всадник на нём - всадница. Девка, да не простая. Уж кому, как не колдунье чуять да видеть - вон, с пальцей в руках, даже не с мечом. Да если бы только девка - муж ещё с ней. Не Синеморских кровей, ой, далеко соколик забрался. Сколько стрел выскалилось бы по такую голову тут. А вот он - как надобно - при оружии.
И когда стал конь, как пред камнем, дальше черты не ринулся, тут-то и ясно стало, что эти - не бегут - догоняют, спешат. А им дороги нет теперь, покуда Остромира не избавит землю от слова и думки злой.
Медлить незачем.
Опираясь на палицу, да не в ней силу и опору чуя - в ногах, в земле, что родной кажется, вышла Мира по ту сторону черты, на верховых уставилась.
Надо ли ей спрашивать по ком и зачем путь быстрый держат? Сердце ратует - надобно.
Делает шаг вперед колдунья, краем палицы черту растирая, чуя, как сила злой мысли ядом в нее же ползет. Выплюнет - все равно выплюнет на кого - слово сказано, цена плачена. Но не этим двоим её проклятие. Этим - не хочется.
- Не боюсь я вас. Правьте путь теперь, да токмо не бежал по этой тропе никто, сколько я шла, а шла я далече. И птицы лишь на вас закричали. - И вновь уста сомкнула, с жадным истовым вниманием по лицам взглядом прошлась. Вновь к девкиным глазам свернула.
"Такая просто не ринется мимо."