Сумрачные, размытые картинки сменяли друг друга, звуки слышались смутно, будто сам волк находился под водой. Видел он темный лес, знакомую избушку Яги. Ягу тоже видел, но слышал столь же неясно, слов не разобрать. Лапы привычно ступали по земле, но волк ее не чувствовал. Он не мог вмешаться, не мог издать ни звука. Метался от видения к видению, все больше изнывая от бессилия и смутного чувства, что случилось нечто ужасное. А может быть происходит прямо сейчас. И сколько ни бейся, ни пытайся разорвать замкнутый круг, вырваться из омута снов, ничего не выйдет. Может и не сны это вовсе, может, умер он и зачем-то преследует Ягу бессловесным духом? Волк об этом не думал. Он не осознавал происходящего, мог лишь биться в слепой панике загнанного зверя. Вслушивался в голос Яги, строгий, но успокаивающе ровный, и это ненадолго помогало.
А потом он проснулся. В холодном поту, забившись в угол. Было темно, пахло сырой землей  и крысиным пометом.  Но пуще всего пахло морем, этот запах и шум волн приносили легкие порывы ветра, врывающиеся в  крошечное окошко  где-то вверху. Это же окошко пропускало и лунный свет – единственное светило здесь. Волк мигом вскочил, быстрыми шагами несколько раз обошел свою темницу, изучил каждую ее пядь. Затем присел, завороженный лунным светом. Просидел он так до тех пор, пока луна не сменилась солнцем. Проснулись чайки. Волк тоже очнулся и стал мерить шагами комнату, не в силах усидеть на месте. Стены давили на него, хотелось вырваться, сбежать, вздохнуть полной грудью, но выхода не было. Камни не поддавались попыткам сделать подкоп. Тяжелая дверь не двигалась с места. Он прилег, пытаясь заглянуть под нее, втянул носом воздух.
Больше всего хотелось жрать. Крысы скреблись где-то рядом, но почему-то не рвались заглянуть сюда. Брюхо совсем к спине прилипло, хоть вой. Он и выл. Возможно. Но кто-то все-таки пришел. Услышав шаги, волк отпрянул от двери, скрылся в тени, готовый защищаться. Но человек оставил что-то на полу и ушел. Краюху хлеба и воду. Голод не тетка,  сожрано было и это. Взахлеб выпита вода.
И снова тишина, только волны, чайки и луна.

Заслышав шаги, волк снова укрылся в тени противоположного от двери угла. На сей раз шел кто-то другой – кажется, каждый шаг давался ему тяжело, каждый шаг сопровождался негромким стуком посоха по полу. Он ожидал увидеть дряхлого старца, но не знакомую ему столь близко царевну. Оттого так опешил, что даже о планах прошмыгнуть в дверь, сбить с ног, если потребуется, глотку перегрызть, позабыл. Лишь оскалился в темноте, издав глухой рык. Не по нраву ему было называться псом, тем паче скудоумным. Приближаться к царевне не стал, внимательно разглядывал ее, следя за каждым движением.
Горячее, слепящее пламя коптило воздух, освещая бледное – бледнее обычного - лицо. Раны причиняли ей немало страданий, но она зачем-то пришла, не побоялась. Чудом выжившая добыча не возвращается поглядеть в глаза зверю. Значит, царевна добычей не была. Она была ровней.
И все же, почему бы не завершить начатое? Она наверняка готова к нападению, но все одно ослаблена. Впрочем, как и сам волк. Но нападать он не стал вовсе не поэтому. И даже не потому, что однажды охота на нее худо закончилась. Она ведь могла погубить его, что ж не стала? Неволя, конечно, не лучше смерти, но что-то сдерживало. У нее сейчас был выбор – оставить его в живых или натравить своих заступников. Отпустить или оставить гнить здесь. Он уже однажды укусил ее, но царевна отчего-то медлила с ответом.  Должно быть, делала выбор. И пока дева выбирала не кусать, не кусал и напряженно выжидающий в тени волк.

Говорить волк и впрямь то ли не мог, то ли не надобно ему было. Не приходило на ум, точно как людям обычно не приходит на ум рычать. Иль не могут они?  Впрочем, и рычать тоже выходило не ладно. И шерсти на загривке не было – нечего встопорщить. И все же тело это было его не меньше, чем волчье.
А что бы он сказал, если бы мог? Неведомо. Если бы да кабы волка не интересовали.
Дева звала его трусом, насмехалась. Неужто настолько глупа, чтобы заявиться в тесную темную каморку да загнанного в угол зверя дразнить? Или настолько сильна, что может себе это дозволить, не опасаясь за жизнь? Не спуская с нее глаз, волк медленно пошел на царевну. Чем это кончится он и сам не знал, сейчас, пожалуй, любое ее действие могло стать решающим. Шел сгорбившись, человечьими руками опираясь на пол. Он больше не искал схватки, но и избегать ее, коль выбора не будет, не собирался.
А бывает ли оно, чтобы совсем не было выбора? Когда он охотился на нее, считал, что выбора нет. Была одна узкая, кроваво красная тропа мести, свернуть с которой – значит предать погибших и себя самого. Но это тоже был выбор. И выбор, возможно, не верный. Неудача, правда, вовсе не повод так утверждать. У него были долгие годы на то, чтобы во всем разобраться. Дева вспоминала его же слова, но не ведала о чем говорит.
Чем ближе он подбирался, тем яснее чуял запахи трав. Целебные травы пахнут особенно остро, умирая, растолченные в ступках, заваренные в воде. Остановился, когда пара шагов отделяла его от царевны и прирученного, но все еще опасного пламени в ее руках. Остановился и медленно выпрямился – спина и ноги оказались ему благодарны.

Волку не нравился жар, что исходил от огня, не нравилось гудение посоха, будто улей с пчелами. Не нравились речи царевны, но на них он и не думал гневаться. Волкам плевать на слова, это лишь звук. Деяния куда важнее. Факел в руках девицы важнее. Посох – он чувствовал – особенно важен. Одно резкое движение, и волк будет действовать инстинктивно. Изворачиваться и нападать.
А пока он слушал. От издевок царевна неожиданно перешла к чему-то, что когда-то его волновало, да он позабыл, сидя здесь в темноте. А сейчас вон что-то шевельнулось в душе, будто навострил невидимые уши. Должно быть, отразилось и во взгляде.
Проклятье. Покидает.
Не верил он, что когда-нибудь услышит эти слова вместе. И все же услышал. Не врет ли царевна, не путает? Аль сама что-то спутала. Вон как все помутилось, думал,  уже не жить. Ан нет. Проклятье покидает.
О том, что это вообще может быть нелегко, он едва ли думал раньше. Точнее, думал, что для этого нужно выполнить ворох условий, может быть даже почти невыполнимых. Но что будет дальше, он не знал. Врать девке вроде и незачем – не она у него в плену, чтобы добрые вести сочинять да умасливать. Нет, это было совсем другое.
Из всего выходило, что кровниками они оказались. Полжизни искал избавления и вот, сам того не ведая избавление это на свою голову нашел. Плоть кровника. Как все разумно и просто.
Только вот какого лешего синеморская царевна вдруг кровница ему? Даже фыркнул было, но все же уставился, будто впервые увидел. Хочешь - верь, хочешь - не верь, а кровь не обманешь. Чего только не узнаешь, просто попробовав на зуб.
Верить ей волк все же не спешил. Точнее, не спешил радостно скакать вокруг да облизывать так нежданно обретенную родню. Не укладывалось сие в голове. Годы вражды и недоверия просто так не сотрешь. Да и нужно ли стирать? Отошел было на шаг назад, но тут же, медленно – чтобы не напугать - подался вперед, стремясь единственным привычным и понятным ему способом познакомиться. Обнюхать.

Человечий нюх не отличался остротой, это было уже привычно, но все равно нервировало. Все равно, что ходить с закрытыми глазами или почти утратить слух. Волк едва не касался носом макушки девы, шумно силясь вытянуть что может. Кровь и впрямь все еще ощущалась, но родства он не чувствовал. Разве что едва ощутимый аромат гор мог намекнуть на что-то общее между ними, и тот забивался пронзительными запахами трав. Но самое главное, что еды при ней, похоже, не было. А жаль.
Волк отстранился, мотнул головой. Глядел угрюмо, на мгновение могло показаться - обиженно. Лишь на мгновение. Голод грыз его изнутри, вынуждая бесцельно бродить по своей пустой и темной норе, вслушиваясь в возню осторожных крыс. Но выпрашивать еду он был не готов. Если вообще когда-то будет готов.
Похоже, что единственное едой здесь была она, его кровница. Ослабленная, но, может статься, зубы ее ныне куда острее, чем его. Нельзя не ценить родную кровь, но она была из стаи, в которой волк едва ли когда-нибудь почувствует себя дома. Вряд ли когда-нибудь смирится или станет доверять. Да и, отринув остальное, сложно доверять тому, кто запер тебя в такой глухой западне. Вредить, впрочем, он ей тоже больше не жаждал. 
Волк почти задыхался. То ли стены давили, то ли злоба и тоска душили. Снова оскалившись, он глухо зарычал, но уже далеко не так угрожающе. Пожалуй, этот рык мог бы плавно перейти в тоскливый вой, но так и утонул в темноте. Больше всего хотелось оттолкнуть девицу и рвануть куда подальше, свежего воздуха глотнуть, чтоб небосвод от края до края был виден, ветер шевелил шерсть. И никаких людей.
Но отчего-то он этого не сделал. То ли все инстинкты советовали ждать, то ли ведомо было зверю чувство вины.

Коль мог бы волк говорить, многое бы сказал. О том, что проклятье синеморское заставило его сделать. О загубленных жизнях, о раздираемом междоусобицей крае, о собственном изгнании и позоре. Но все это ее наверняка только порадовало бы, ибо всяк знает: что вышегорцу горе, синеморцу - радость. И наоборот. Так что оно и славно, что ничего волк ей не ответил. По правде говоря, он обо всем этом и не думал. Лишь почуял, как просыпается, снова поднимает нос по ветру давняя злоба. Того и гляди вырвется на волю в поисках крови.
Издав глухой, утробный рык, волк склонил голову долу, будто принимая судьбу и отошел назад, в темноту. Он был  в западне и, похоже, в ней и сгниет. Веры в то, что израненная царевна поступит как-то иначе, нежели предложила только что, у него не было. Это была ее месть, ее право, рассчитывать на милость было глупо.
Казалось бы, почему бы и не остаться таким навсегда. Укрыться в лесах, где ему любо и спокойно. Может однажды и позабудет, что был когда-то человеком. Одни беды от людей. Только вот не было у него лесов, были только холодные стены. Сгинет  Вольга - и волк недолго протянет.
В беспокойстве своем стал волк из стороны в сторону ходить, неловко человечьими лапами по полу ступая да шумно носом воздух вдыхая. Так ходит пойманный в клетку зверь, напуганный и растерянный. Коль гнить ему здесь, медленно от голода помирать, так, пожалуй, лучше броситься на девку - и будь что будет. Что окажется опаснее, огонь или гудящий как улей посох? Но не нападал. Он ждал. Не верил  волк Василисе, а Вольге вот – да. Он сам себе стая.